Работая над своим самым известным романом, посвященным эпохе наполеоновских войн, Уильям Теккерей никак не мог обойтись без реалий, без точной детализации периода. Сам автор родился в 1811 году, так что участником событий он не мог быть по определению. Но что ему мешало при наличии интереса к истории и журналистике воспользоваться воспоминаниями свидетелей, непосредственно участвовавших в тех сражениях? Отсюда в «Ярмарке тщеславия» точное и яркое описание мародерства, царящего на поле боя, после того как сражение затихло. Правда, по витиеватым канонам реализма XIX столетия автор больше намекает и недоговаривает, поскольку общая картинка все же должна оставаться пристойной по меркам чопорных гостиных. А в действительности все выглядело куда непрезентабельнее. Подробности тех картин можно обнаружить и сегодня. Но не в художественной литературе, а в дневниках и воспоминаниях ветеранов наполеоновских войн. Благо, тогда такие жанры стали необычайно популярны в широкой среде.
Войны времен Наполеона отличались масштабностью и крупными потерями. Ситуацию усугубляла медицина того времени, не готовая ни к потоку раненых, ни к антисанитарии, царившей в армии. Так что после каждой серьезной драки вставал вопрос – куда девать груду тел. Поскольку уже тогда понимали, что долгое решение подобного вопроса приведет только к проблемам, куда более масштабным, чем сама война. Эпидемии в ту эпоху были гораздо опаснее и реальнее, чем теперь. В теории, конечно, можно было предать тела земле. Но, учитывая полное отсутствие землеройных машин, невозможно оперативно избавиться от десятка тысяч тел, как то требовалось после Бородина или Лейпцига. Там вообще счет шел на сотни тысяч. И если даже привлечь всех окрестных жителей и уцелевших вояк, ликвидировать такой эпидемиологический очаг быстро не получалось никак.
Офицеров, если тех удавалось быстро обнаружить и опознать, часто отправляли домой. Если имелся шанс возместить затраты. Ну а народ попроще или ту несортированную, полуразложившуюся массу, в какую превращались останки уже через неделю хоронили скопом, в братских могилах. Причем располагали их без всякого плана. Чтобы ближе к основным скоплениям погибших. Отсюда отсутствие нормирования, стандартизации. В братской могиле могли упокоиться и пара тел, и добрая сотня.
Иной раз зависело от того, за кем осталось поле бое. И своих обычно закапывали (это считалось более почетно, несмотря на все реалии), а вот тела противника, при наличии в зоне досягаемости запасов топлива, часто сжигали – так быстрее и проще. А после битвы при Маренго павших и вовсе постаскивали в огромные кучи (лошадей и людей без разбора) – чтобы локализовать площадь заражения. А уж потом предоставили стервятникам и падальщикам решить эту проблему самостоятельно.
Еще до того как озаботиться погребением останков, по месту битвы проходились трофейные команды, роль которых играли часто обычные солдаты. Просто подбирали мусор, который мог еще сгодиться – годные элементы оружия и снаряжения, оружие, боезапас. Словом, просто грабили. Причем вместе с солдатами часто мародерствовали и гражданские из числа местных жителей – так они компенсировали себе неудобства, доставленные им войной. Случалось, что поисковики натыкались и на живых. Их могли передать санитарам. А могли и тихо прикончить – чтобы избежать хлопот.
Сохранилось воспоминание французского солдата, получившего ранение под Эйлау. Тот очнулся от того, что мародер пытался стянуть с него последний башмак – все остальное, вплоть до белья (оставили только головной убор – ранение было именно в голову, так что тот имел на редкость непрезентабельный вид), с несчастного уже сняли. Реакция мародера на возврат его жертвы из мертвых была типичной – он просто отвернулся и спокойно ушел с награбленным добром продолжать полезный променад.
Даже человеческие кости, какие многие годы спустя еще белели на полях, шли в дело. Многие крупные фирмы скупали право сбора таких костей и пускали их на костную муку – она потом продавалась фермерам как отличное удобрение. Надо сказать, что такую небрезгливую публику могло привлечь абсолютно все. Вплоть до обрывков писем и обрывков тряпья – торговля сувенирами с мест сражений процветала еще долгие годы после того, как отгремели последние залпы. Причем, если спрос оставался, а источник оскудевал, запросто могли наладить и массовое производство подделок. То есть шли по пути церковных торговцев реликвиями – поди там разберись, та ли это шрапнель, что убила Буцефала или Цезаря в Сенате?
Но особым промыслом непосредственно после битвы было дерганье зубов у павших солдат. Этот товар шел на изготовление зубных протезов. Причем ценились зубы, массово добываемые именно на полях сражений. Во-первых, их было невообразимо много (выражение «зубы Ватерлоо» было широко известно еще во второй половине XIXстолетия). А во-вторых, то были зубы еще молодых и здоровых людей, не так уж страдавших от кариеса за время своей короткой жизни.